Александр Успенский - На войне. В плену (сборник)
III. Большая сцена
Я – режиссер и актер. Исполнители женских ролей – офицеры. Из репертуара интимного театра.
Работа по созданию большой сцены в манеже шла «вовсю». Нужно отдать справедливость комендатуре, она во главе с симпатичным комендантом широко шла нам в этом деле навстречу; так, по протекции коменданта мы получали для своих спектаклей по баснословно дешевой цене и парики, и костюмы, и бутафорию из Бреславльской оперы, которая в это время была закрыта. Присылалось все это аккуратно упакованное в специальных ящиках. Срок пользования – двое суток, так что мы успевали отыграть в них два вечера: генеральную репетицию и самый спектакль.
Вспоминаю я свое личное участие по постановке спектаклей как режиссера и как участника-актера. На приглашение офицеров стать во главе кружка и участвовать в спектаклях я согласился не сразу. Сначала мне казалось недостойным звания офицера «играть комедию» в плену, в то время когда там, на фронте, наши братья – наши соотечественники – проливают кровь, и я категорически отказался участвовать в первых литературно-музыкальных вечеринках на чердаке. Но потом, когда я увидел, что офицеры в плену от тоски и скуки стали пьянствовать, отравляя уксусным вином свое и без того надорванное голоданием здоровье, когда офицеры стали покушаться на самоубийства, – я понял, что общественными спектаклями, концертами и лекциями можно принести громадную пользу для страждущего в тоске плена офицерства, и решил внести в эту культурную работу и свою лепту.
Опыт у меня был большой, и мои товарищи по виленскому гарнизону, сидевшие со мной в плену, отлично это знали. Знали, что я, как говорится, «полжизни провел на сцене», непрерывно играя еще с юнкерского училища, а иногда и сам режиссируя в нашем военном кружке в Вильно (Виленское гарнизонное собрание).
Школа у нас была отличная: режиссер нашего кружка был сам режиссер Виленского театра (драма), а Виленский театр славился своими постановками и традициями. Ведь Виленский театр воспитал и дал таких знаменитых артистов, как В. Ф. Комиссаржевская, создавшая потом свой театр в Петербурге, Самойлов, Неронов, Бравич, начавшие свою карьеру на виленской сцене, а потом все трое – гордость русской императорской сцены. «Дядя Костя» Незлобин – он же антрепренер и режиссер Виленской драмы (после революции работал в Риге), Яблочкина 1‑я и 2‑я, Нежданов, Камский и многие другие… Они, эти славные, «Божьей милостью», артисты, заставили меня, тогда молодого офицера, безумно полюбить искусство и сцену.
В плену же я вспомнил, как когда-то любительские спектакли под моим режиссерством в глухом местечке Олита (куда наш 106‑й Уфимский полк был переведен из Вильно) отвлекали офицеров от пьянства и картежной игры, и я согласился ставить спектакли и играть на сцене вновь созданного нами театра в манеже. Мы его назвали «Новый театр» (в отличие от театра на чердаке).
Строители театра были все те же «инженеры-архитекторы», что строили и церковь на чердаке, только прибавились здесь еще художники, к каждому спектаклю рисовавшие прямо чудесные картины, а не декорации. Как бывало жалко при новой постановке замазывать эти картины, чтобы на них рисовать новые, потому что материал для кулис стоил очень дорого, и главное – хранить старые кулисы было негде.
Из офицеров-художников особенно отличались В. В. Орехов, Майков, Глиноецкий, Отрешко и др. Чудесным гримером был тот же художник Майков. И артисты, и хор, и оркестр, и художники – все были любители, но все они так строго относились к своему делу, с таким воодушевлением исполняли свою работу, что каждый спектакль в своем ансамбле являлся своего рода праздником для пленных офицеров, создавая полную иллюзию настоящего театра.
На наших спектаклях присутствовали все французы, англичане, бельгийцы и вся администрация лагеря во главе с симпатичным комендантом, причем к каждому спектаклю составлялось короткое «либретто» на французском, английском и бельгийском языках для наших товарищей по несчастью, и на немецком – для комендатуры.
Сначала я старался ставить небольшие пьесы из чеховского репертуара, избегая пьес со многими женскими ролями; но наши молодые офицеры постепенно все более и более входили в исполнение женских ролей. Особенно в этом смысле поражал своей художественной игрой молодой прапорщик Полежаев. Иногда прямо не верилось, что на сцене мужчина, а не женщина. Были и другие «мазочки» – офицеры, хорошо игравшие женские роли. Роли комических старух приходилось играть и мне.
Суфлером у нас был тот славный молоденький прапорщик Коля Ушаков (бывший кадет), которого поцеловала сестра милосердия Казем-Бек. Он, при своем маленьком росте, прямо не заметен был в суфлерской будке, а для публики – неслышен, потому что подавал нам реплики идеально.
Был один офицер – специалист по одеванию наших «дам», настолько любивший эту «специальность», что на свои средства открыл мастерскую, где при помощи еще двух любителей-офицеров к каждому спектаклю из гофрированной бумаги шил разные юбочки, комбинэ и дессу и перешивал по нужной фигуре те костюмы, которые мы получали для спектаклей из Бреславльского театра (большею частью приходилось расширять).
Не обходилось, конечно, и без «ухаживания» за нашими театральными «примадоннами»; особенно пользовался успехом прапорщик Полежаев, или «Шурочка». На каждом спектакле в антрактах «обожатели» под разными предлогами старались проникнуть за кулисы в «дамскую» уборную, а после спектакля непременно подносили огромные букеты и корзины цветов тем «артисткам», которых они обожали, конечно, и за их прекрасную игру; повторяю, подносили цветы только «артисткам». Я сам за игру свахи в «Женитьбе» Гоголя (моя постановка) получил от публики (не от «обожателей») огромную корзину цветов. Спектакль этот был особенно удачен, и я радовался успеху своей режиссерской работы, но, вместе с тем, и много смеялся над подношением мне как «артистке» (свахе) корзины с цветами.
Уже много позднее, за постановку другой, гораздо более трудной, пьесы «Волки и овцы» в пяти актах А. Н. Островского мне преподнесли в Гнаденфрее корзину с цветами как режиссеру, а не «артистке», потому что играл я в этой комедии роль Чугунова.
Из репертуара «интимного» театра особенно художественно были поставлены у нас инсценировки: «Как хороши, как свежи были розы» Тургенева и «Два портрета» – мелодекламация (камерная музыка).
Сюжет: в старинный замок приехал молодой поэт, и старый слуга рассказывает ему трагическую историю своих господ, изображенных на двух портретах в этой комнате (Сцена I):
«Была весна… Хозяин замка, холостой рыцарь, во время сельского праздника встретил и влюбился в простую девушку-крестьянку. Он на ней женился… (Сцена II) Но пришло лето и… красавица ему изменила с соседним рыцарем… (Сцена III) Недолго длилась эта преступная любовь, наступила осень и… муж поймал влюбленную парочку в час свидания: произошла дуэль, во время которой оба соперника погибли… (Сцена IV) Вдова ушла в монастырь».
Так рассказал поэту старый дворецкий и ушел.
Поэт под влиянием его рассказа начинает фантазировать и декламировать: на сцене изображается вся эта любовная драма, причем действующие лица в портретах исчезают, картины времени года (весна, лето и осень) в огромном окне – меняются, также меняется, соответственно, и тихая, интимная музыка, красиво сопровождающая эту декламацию поэта.
Постановка вышла необычайно стильной и изящной и имела в нашем лагере огромный успех.
Так шли в плену дни, недели, месяцы… а война все продолжалась! Самые горячие оптимисты, убеждавшие всех, что война скоро окончится, замолкли. Только что вступила в войну Америка. В адском огне твердынь Вердена шли упорные бои, на русском фронте – знаменитое Брусиловское наступление… Кровь лилась, и сотни тысяч зрелых и молодых людей погибали на всех фронтах! Мы все чаще и чаще стали получать известия из России о смерти в боях своих последних товарищей по полку, по дивизии, по гарнизону, своих близких и знакомых.
IV. Прибытие в лагерь Е. К. Горянского
«Спите, орлы боевые!» Открытие оперных курсов. Изучение иностранных языков. Monsieur Rene de Roure. Наш подарок и его письмо.
В конце января 1917 года в нашем лагере разнесся слух, что к нам прибывает с русского фронта новая партия пленных офицеров, и среди них подполковник Горянский, бывший премьер-тенор оперы Зимина в Москве, а потом Киевской оперы. Наш театральный кружок был очень заинтересован этой новостью. Многие офицеры-южане вспоминали его гастрольные выступления в Одессе и Тифлисе, и какие большие деньги платили за места на его концертах и оперных спектаклях.
